Автобиография В.М. Гаршина

Род Гаршиных Ч старый дворянский род. По семейному преданию, наш родоначальник мурза Горша или Гарша вышел из Золотой Орды при Иване III и крестился; ему или его, потомкам были даны земли в нынешней Воронежской губернии, где Гаршины благополучно дожили до нынешних времен и даже остались помещиками в лице моих двоюродных братьев, из вторых я видел только одного, да и то в детстве. О Гаршиных много сказать не могу. Дед мой Егор Архипович был человек крутой, жестокий и властный: порол мужиков, пользовался правом первой ночи и выливал кипятком фруктовые деревья непокорных однодворцев. Он судился всю жизнь с соседями,из-за каких-то подтопов мельниц и к концу жизни сильно расстроил свое состояние, так что отцу моему, одному из четверых сыновей и одиннадцати или двенадцати детей, досталось только семьдесят душ в Старобельском уезде. Странным образом, отец мой противоположностью деду: служа в кирасирах в Глуховском полку в николаевское время, он никогда не бил солдат; разве уж когда очень рассердится, то ударит фуражкой. Он кончил курс в 1 Московской гимназии и пробыл года два в Московском университете на юридическом факультете, но потом, как он сам говорил, увлекся лвоенной службой╗ и поступил в кирасирскую дивизию. Квартируя с полком на Донце и ездя с офицерами по помещикам, он познакомился с моею матерью, Екатериной Степановной, тогда еще Акимовою, и в 1848 г. женился.
Ее отец, помещик Бахмутского уезда Екатеринославской губернии, отставной морской офицер, был человек очень, образованный и редко хороший. Отношения его к своим крестьянам были так необыкновенны в то время, что окрестные помещики прославили его опасным вольнодумцем, а потом и помешанным. Помешательство его состояло, между прочим, в том, что в голод 1843 года, когда в тех местах чуть, не полнаселения вымерло от голодного тифа и цинги, он заложил имение, занял денег и сам привез из России большое количество хлеба, которое и раздал даром голодавшим мужикам, своим и чужим. К сожалению, он. умер очень рано, оставив пятерых детей; старшая, моя мать, была еще девочкой, но его заботы о воспитании ее принесли. плоды - и после его смерти по-прежнему выписывались учителя и книги, так что ко времени выхода замуж моя мать сделалась хорошо образованной девушкой. по тогдашнему времени, а для глухих мест Екатеринославской губернии, даже редко образованной.
Я родился третьим в имении бабушки, в Бахмутском уезде, 2 февраля 1855 г., за две недели до смерти Николая Павловича. Как сквозь сон помню полковую обстановку, огромных, рыжих коней и огромных людей в латах; белых с голубым колетах и волосатых касках. Вместе с полкам мы часть переезжали с места на место; много смутных воспоминаний. сохранилось в моей памяти из этого времени, но рассказать я ничего не могу, боясь ошибиться в фактах. В 1858 г. отец получив наследство от умершего деда, вышел в отставку и купил дом в Старобельске, в 12 верстах от которого было наше именье, и мы стали жить там. Во время освобождения крестьян отец участвовал в харьковском комитете, членом от Старобельского уезда. Я в это время выучился читать; выучил меня по старой книжке лСовременника╗ наш наш домашний учитель П. Завадский, впоследствии сосланный за беспорядки в Харьковском университете в Петрозаводск и теперь уже давно умерший.
Пятый год моей жизни был очень бурный Меня возили из Старобельска в Харьков, из Харькова в Одессу, оттуда в Харьков и назад в Старобельск (все это на почтовых, зимой, летом и осенью); некоторый сцены оставили неизгладимое воспоминание и, быть может, следы на характере. Преобладающее на моей физиономию печальное выражение, вероятно, получило свое начало в эту эпоху.
Старших братьев отправили в Петербург; матушка поехала с ними, а я остался с отцом. Жили мы с ним то в деревне, в степи, то в городе, то у одного из моих дядей в Старобельском же уезде. Никогда, кажется, я не перечитал такой массы книг, как в три года жизни с отцом, от пяти до восьмилетнего возраста. Кроме разных детских книг из которых особенно памятен мне превосходный лМир божий╗ Разина, я перечитал все, что мог едва понимать из лСовременника╗, лВремени╗ и других журналов за несколько лет. Сильно на меня подействовала Бичер-Стоу лХижина дяди Тома╗ и лЖизнь негров╗. До какой степени свободен был я в чтении, может показать факт, что я прочел лСобор Парижской Богоматери╗ Гюго в семь лет и перечитав его в 25, им нашел ничего. нового, а лЧто делать╗ читал по книжкам в.то самое время, когда Чернышевский сидел в крепости. Это раннее чтение было без сомнения, очень вредно. Тогда же я читал Пушкина, Лермонтова лГерой нашего времени╗ остался совершенно непонятым, кроме Бэлы, об которой я горько плакал, Гоголя и Жуковского. В 1863 г. матушка приехала за мною из Петербурга и увезла с собою. 15 августа мы въехали в него после путешествия из Старобельска до Москвы на перекладных и от Москвы по железной дороге; помню, что Нева привела меня в неописанный восторг мы жили на Васильевском Острове, и я начал даже с извозчика сочинять к ней стихи, с рифмами лширока╗ и лглубока╗.
С тех пор я петербургский житель, хотя часто уезжал в разные места. Два лета провел у П.В. Завадского в Петрозаводске; потом одно на даче около Петербурга; потом жил в Сольце Псковской губернии около полугода; несколько лет живал по летам в Старобельске, в Николаеве, в.Харькове, в Орловской губернии, иа Шексне в Кирилловском уезде. Последними мой отъезд из Петербурга был очень продолжителен: я прожил около 1/з лет в деревне у одного из своих дядей, В. С. Акимова, в Херсонском уезде, на берегу Бугского лимана.
В 1864 г. меня отдали в 7 СПб гимназию в 12 линии Васильевского Острова. Учился я вообще довольно плохо, хотя не отличался особою леностью: много времени уходило на постороннее чтение. Во время курса я два раза болел и раз остался в классе по лености, так что,.семилетий курс для меня превратился в десятилетний, что, впрочем, не составило для меня большой беды, так как я поступил в гимназию 9 лет. Хорошие отметки я получал только за русские лсочинения╗ и по естественным наукам, к которым чувствовал сильную любовь, не умершую и до сих пор, но не напившую себе приложения. Математику искренное ненавидел, хотя трудна она мне не была, и старался по возможности избегать
занятий ею. Наша гимназия в 1866 г. была преобразована в реальную гимназию и долго служила образцовым заведением для всей России. Теперь она Ц 1 реальное училище. Мне редко случалось видеть воспитанников, которые сохраняли бы добрую память о своем учебном заведении; что касается до седьмой гимназии, то она оставила во мне самый дружелюбные воспоминания. К В.Ф.Эвальду директор в мое время, директор и теперь я навсегда, кажется,, сохраню хорошие чувства. Из учителей я с благодарностью вспоминаю В.П. Геннинга словесность и М.М. Федорова естественная история, последний был превосходный человек и превосходный учитель, к сожалению, погубленный рюмочкой. Он умер несколько лет тому назад.
Начиная с 4 класса я начал принимать участие количественно, впрочем, весьма слабое в гимназической литературе, которая одно время у нас пышно цвела. Одно из изданий лВечерняя газета╗ выходило еженедельно, аккуратно. в течение целого года. Сколько помню, фельетоны мои за подписью лАгасфер╗ пользовались успехом. Тогда же под влиянием лИлиады╗ я сочинил поэму гекзаметром в несколько сот стихов, в которой описывался наш гимназический быт, преимущественно драки.
Будучи гимназистом, я только первые три года жил в своей семье. Затем мы со старшими братьями жили на отдельной квартире им тогда было 16 и 17 лет; следующий год прожил у своих дальних родственников; потом был пансионером в гимназии; два года жил в семье знакомых петербургских чиновников и, наконец, был принят на казенный счет.
Перед концом курса я выдержал тяжелую болезнь, от которой едва спасся после полугодового леченья. В эго же время застрелился мой второй брат.
Не имея возможности поступить в университет, я думал сделаться доктором. Многие из моих товарищей предыдущих выпусков попали в Медицинскую академию и теперь доктора. Но как раз ко времени моего окончания курса Делянов подал записку покойному государю, что вот, мол, реалисты поступают в Медицинскую╗ академию, а потом проникают из академии в университет. Тогда было приказано реалистов в доктора не пускать. Пришлось выбирать какое-нибудь из технических заведений: я выбрал то, где поменьше математики, Горный институт. Я поступил в него в 1874 г. В 1876 хотел уйти в Сербию, но, к счастью, меня не пустили, так как я был призывного возраста. 12 апреля 1877 г. я с товарищем Афанасьевым готовился к экзамену по химии; принесли манифест о войне. Наши записки так и остались открытыми: мы подали прошение об увольнении из института и уехали в Кишинев. В кампании я был до 11 августа, когда был ранен. В это время, в походе, я написал свою первую, напечатанную в лОтечественных записках╗ вещь лЧетыре дня╗. Поводом к этому послужил действительный случай с одним из солдат нашего полка (скажу кстати, что сам я ничего подобного никогда не испытал, так как после раны был сейчас же вынесен из огня).
Вернувшись с войны, я был произведен в офицеры, с большим трудом вышел в отставку теперь меня зачислили в запас. Некоторое время (1/2 г.) слушал лекции в Университете (по историко-филологическому) факультету. В 1880 заболел и по этому-то случаю и прожил долго в деревне у дяди. В 1882 г. вернулся в Петербург; в 1883 женился на Н.М. Золотиловой, в том же году поступил на службу секретарем в железнодорожный съезд.